Ретрансляция культа. Интервью с Евой Ятт

— Я вообще об этом не думаю.

— Слово «карьера» вслух стала произносить только в этом году. Мне всё равно.

— Всегда высмеивала любые статусы. У моей мамы пять дипломов — она их прячет. Я сама всем рассказываю, что не окончила Грековку, и что у меня нет художественного образования. Хотя на самом деле это не так. Просто не считаю это каким-то особым достоинством.

— Я себя чувствую, как художник.

— Значит, не сомневаться в этом. Ведь кому-то что-то рассказать о себе всегда можно. Даже убедительно можно рассказать — так, что все поверят. Но ценно только самоощущение, что ты сама себе не врёшь и действительно испытываешь удовлетворение от того, что делаешь. У меня нет сомнений в том, что я художник.

— Прошлым летом сотрудничала с галереей Saatchi: участвовала в Cash is King — международном проекте рисунков на денежных купюрах.

— Познакомилась в фейсбуке с Бобом Осборном, одним из авторов этого проекта. Взяла самую маленькую купюру, один доллар, нарисовала на нём вульву из своего проекта Cult G, положила в конверт и отправила в Лондон. Через месяц пришло сообщение от Боба, что моя работа отобрана на выставку. Висела там в рамочке, есть в каталоге Saatchi.

— Нет, можно было на любых деньгах.

— Ну, доллар красивее. К тому же, в Украине законодательством запрещено рисовать на гривнях, еще посадят.

— Да, это же не наши деньги.

— Не знаю, я в это особо не вникала.

— Пока не ясно. Но теперь все пишут мне в таком формате: «Ева, здравствуйте! Если вы сейчас не в Лондоне…»

— Нет.

— Я не подозревала, что должно быть как-то иначе. Когда мне было восемнадцать лет, я пошла по галереям и стала предлагать свои работы. Мне все отказали. Сказали, что, мол, сыро, молодо-зелено. Я подумала: да идите вы в жопу! И сделала сама свою первую выставку там, где было возможно. Потом были разные выставки, и люди стали меня находить, писать, просить автографы, покупать картины — через интернет, через социальные сети. Сегодня это так работает.

— Я уверена, что если бы можно было взять художников, которые жили сто лет назад, и поместить их в наше время, они бы тоже завели себе аккаунты в соцсетях. Интернет для современного художника — точно такая же выставочная площадка, как музей или галерея. Мой фейсбук — место, где люди могут увидеть мои картины.

— Не знаю. Это сложный вопрос. Думаю, в какой-то степени да. Я считаю, художнику сегодня важно не только показывать свои картины, но и транслировать свою позицию, чтобы получать обратную связь и поддерживать постоянную коммуникацию со зрителем. Если он этого не делает — он идёт в пустоту. Кроме того, регулярная ретрансляция собственных ценностей позволяет художнику обезопасить себя от сторонних манипуляций его образом.

— Например, год назад мне предложили снять документальный фильм о проекте Cult G. Предложила знакомая, московский режиссёр. Её зацепили все эти скульптуры и живописные портреты вульв, плюс я рассказала ей о международном исследовании, которое задумала в рамках проекта. В общем, мы начали снимать в Германии, продолжили в Испании, потом в Киеве и в Одессе. Отсняли в общей сложности больше 100 часов экранного времени. Кстати, многое — за мой счёт. Я приглашала своих натурщиц, рассказывала о своих идеях — короче, фигурировала, как героиня документального фильма.

Естественно, была договоренность о предварительном просмотре монтажа, о том, что я должна одобрить фильм прежде, чем он будет выпущен. И вдруг на стадии постпродакшн режиссёр перестаёт реагировать на мои сообщения, а вместо предварительного просмотра бросает ссылку на трейлер и описание фильма в сети, с анонсом скорого выхода в прокат. Всё это повергает меня в шок. Потому что я вижу, что это абсолютно не моя жизнь, не мои идеи и не мой проект.

То, что в итоге состряпано — это как если взять изображение королевы Елизаветы, нарезать его на мелкие кусочки, из этих кусочков выложить слово х** и сказать, что это и есть королева Елизавета. Чисто теоретически, да, это сделано из образа Елизаветы. Но то, что из неё нарезано, уже не имеет к ней никакого отношения. В этом фильме на моих натурщиц навесили ярлыки, мою работу заклеймили какими-то бездарными домыслами, на мне самой поставили крест — и всё это под эгидой традиционных семейных ценностей. Есть ощущение, что режиссёр смонтировала свою собственную историю из отснятого материала.

Но я стала заложницей ситуации. На экраны выйдет документальный фильм, который якобы обо мне. И если бы не моя активность в тех же соцсетях, то люди, увидев меня героиней подобного опуса, поверили бы.

Конечно, мой адвокат уже занимается этим вопросом в правовом поле. Но важно и то, что я сама регулярно рассказываю о проекте Cult G и о том, какие идеи на самом деле в него заложены.

— Я всегда мыслила проектами и умела себя слушать. Три года назад я вдруг поняла, что хочу лепить. Вот просто истерически хочу лепить. А я ведь не скульптор, никогда ничего не лепила. Но я себя слушаюсь, покупаю пластилин, начинаю что-то делать и понимаю, что всё это не то, что мне нужны большие объёмы. Тогда я полностью отключила контроль мозга, включила фантазию и увидела новую галактику. Эта галактика выросла и сформировалась в моей голове. Мне оставалось только вылепить скульптуры планет.

— Да. Я просто почувствовала эту потребность — лепить галактику таких форм.

— Картины — это эскизы. Идеи рождаются у меня в голове, но объекты я всегда беру с натуры. Я всю жизнь работаю с реальным объектом. Делаю абсолютный реализм. И в этом реализме допускаю всего одну нереалистичную деталь, которая и превращает всё это в волшебство, в мистику, в миф. Так вот, по-врубелевски.

— Теперь уже да. Но когда я начинала проект, картины нужны были как эскизы для скульптур: ну я же не могу посадить натурщицу позировать мне восемь часов кряду. А каждую скульптуру я леплю вообще по пятьдесят часов.

— Вначале я вообще об этом не думала. Просто рисовала себя. Потом подружка увидела картину, говорит: «Слушай, прикольно!» Я ей: «Попозируешь?» Она: «Ну, если никому не скажешь».

— Да ладно, многие и показывают, и рассказывают. Некоторые даже гордятся. Я, когда выложила первые эскизы в фейсбуке, стала получать от незнакомых девушек фото вульв в личку — как материал для работы.

— Нет. Но было очень много желающих. Не все хотят и готовы показывать, что это именно они. Но все хотят позировать. Мне даже первое время было неудобно. Например, писать взрослых женщин. Но потом я стала как гинеколог: абсолютно спокойно ко всему отношусь и с удовольствием выслушиваю всё, что мне рассказывают. Ведь когда люди без трусов, секретов становится меньше.

— Нет никакого секрета. Сначала это был мой личный культ. Персональная галактика в моей голове. Я прекрасно понимала, что её могут не принять, даже осудить. Я год работала прежде, чем стала что-либо показывать. Но не потому, что боялась. Просто я вначале вижу образы и только потом, в процессе работы над этими образами происходит анализ, и рождается концепция.

Первое, что было для меня сильным удивлением: насколько они разные! Я знала, что разные. Но не настолько же! Мне стала интересна форма. Я начала смотреть на эту форму так же отстранённо, как инопланетянин мог бы смотреть на скрипку. Это мы знаем, что скрипка — музыкальный инструмент. А для инопланетянина это какая-то неизвестная форма, которая может быть всем, чем угодно, над ним ведь не довлеют человеческие стереотипы восприятия. В итоге у меня все планеты получились разные.

Первая — это Гея. Из неё полезли цветы, а сама она такая консервативная. Есть вульва-улей. Есть вульва-рыба, она покрыта блестящей чешуей и светится изнутри. Есть вульва Фаберже, которая раскладывается, и получается стол и стул. Пока готовы только четыре планеты, а всего их будет девять. И все они перестают быть просто вульвами, а преобразуются в нечто другое.

— Я не спекулирую вульвой — в отличие от многих художников, работавших с этой темой. У меня вульва — не секс-символ и не знамя на гендерных баррикадах. Это просто форма. Но такая особая форма, которая не оставляет равнодушным никого. Потому что все имеют к ней самое непосредственное отношение. И вот эта реакция людей стала основой того, чтобы заложить в концепцию проекта исследование.

— Мне хочется, чтобы исследованием занялись специалисты, которые в этом разбираются: психологи, социологи. Я всего лишь художник, я отстранённо смотрю на эту форму и показываю, что в ней существует что-то, что абсолютно у всех вызывает реакцию. Реакция может быть позитивная или негативная, но она есть у всех и всегда. Мне есть с чем сравнивать.

На своей первой выставке я показала натюрморт с примусом, его увидели сто человек, большинство прошли мимо, а один дедушка расплакался, потому что этот примус напомнил ему молодость и войну. Точно так же работает практически любая картина: в ком-то вызывает обратную реакцию, потому что цепляет за живое, а кого-то оставляет равнодушным. Но вульва, она всегда и у всех вызывает какой-то отклик.

И каждый человек навешивает на вульву свои проекции. В основном, кстати, не свои собственные, а те, в которых он вырос. Все эти рамки воспитания, культурные нормы, духовные скрепы — всё это ярко проявляется в реакции человека на вульву.

Когда мы снимали тот злополучный фильм, я предлагала одно и то же взаимодействие людям на улицах в Европе и в Киеве: попозировать мне. Но объясняла, что они будут позировать лицом, а я буду рисовать вульву. Европейцы в ответ смеялись. Кто-то останавливался поболтать об этом. Некоторые соглашались позировать.

В Украине была совершенно другая реакция, такая защитная, с желанием поскорее меня обойти. Очевидно же воздействие социума. Ведь что у нас родители говорят детям? — «У тебя трусы видно, спрячь, это же стыдно!» Они не говорят, что это личное, что это сокровенное, и поэтому это надо спрятать. Нет, они говорят, что это стыдно. В результате, при одном только упоминании вульвы реакция стыда автоматически проявляется у взрослого человека. Мне кажется интересным всё это исследовать, в разных странах, в планетарном масштабе.

— Не знаю. Исследование в том и состоит, что ты не знаешь, чем оно закончится. И я не могу повлиять на его результат. Я, как художник, могу только показать срез нашего времени и его отношения к этой неоднозначной теме.

— Мне бы хотелось снять об этом фильм. И еще у меня в голове зреет международная акция. Но на неё мне нужно серьёзное финансирование. А пока его нет, я даже не буду ничего рассказывать, поскольку, сама знаешь, как у нас любят заимствовать хорошие идеи.

— Может быть, я познакомлюсь с Илоном Маском, и тогда мы отправим планеты-вульвы в космос. Но пока что я могу отправить их в космос только с помощью компьютерной графики. Поэтому я буду делать красивый видео-арт.

— Я уже его выставляла, в Одессе, один раз. Хотя только в прошлом году планировалось как минимум пять или шесть выставок. Вот, кстати, отдельная глава для исследования.

Как только я повесила в фейсбуке первые эскизы, у меня сразу же стали просить картины на разные презентации и фестивали. Но стоило договориться об участии, как буквально в последний день всё срывалось. Я привожу работы — а мне говорят: «Извините, у нас тут националисты могут прийти, лучше заберите». И все эти отказы — тоже уже часть моего проекта. Ведь что происходит на самом деле? Сначала люди загораются, потом садятся, наделяют увиденное домыслами и стереотипами, начинают бояться самих себя и — отказываются. Придумывают для оправдания отказа какие-то несуществующие проблемы. Ведь когда я всё-таки сделала выставку в Одессе, ни у кого никаких проблем не возникло. Хотя мы даже охрану нанимали. Но пришли все нормальные люди, и были только положительные отзывы. Даже смешно, я так ждала какого-то движняка.

— Вульвы как иконы уже использовали много раз. Этим образом и спекулировали, и что-то транслировали. Я не делаю ничего подобного. Я просто беру эту форму и её преобразую.

— Каждый может увидеть в ней всё, что угодно. Всё зависит от контекста. В контексте того, что мы сейчас сидим и разговариваем об этом, это — просто форма, с которой я работаю и в связи с которой хочу провести исследование. Когда я её пишу или леплю, она мне нравится, я в неё погружаюсь и каждый раз вижу её по-новому. Каждый раз она проявляется чем-то еще. Хотя это действительно именно та форма, которая имеет отношение к каждой женщине, в том числе и ко мне.

— Войти в историю скорее сложно, чем страшно. Пока я не могу ответить на этот вопрос. Давай, когда я войду в историю искусства, мы с тобой сядем и еще раз об этом поговорим.